Жуков М.А.

Естественной и необходимой частью процесса демократизации российского общества является законодательное оформление особого правового статуса коренных малочисленных народов  Севера России, Сибири и Дальнего Востока, связанное с тяжестью их нынешнего социально-экономического положения, опасностью растворения в окружающем обществе по крайней мере некоторых из них. Но существующие в настоящее время подходы к формулированию правоотношений коренных малочисленных народов с государством и окружающим обществом, не соответствуют структуре этого общества, характеру взаимосвязей между различными его элементами и имеют опасный потенциал конфликтности, уже в настоящее время серьезно осложняющий процесс принятия соответствующих правовых актов.

Основным источником конфликтности является существующая в той или иной форме в действующих и разрабатываемых законодательных актах¹  связь между понятием “коренной” и традиционным образом жизни, преимущественным или исключительным правом распоряжения и пользования природными ресурсами, необходимыми для его сохранения.

Хорошим примером такого подхода является Проект структуры Федерального закона “О правовом регулировании традиционного промысла и хозяйствования коренных малочисленных народов Севера”, предложенный Б. Д. Клюкиным на конференции “Правовой статус коренных народов приполярных государств”, проходившей в Москве 26 -28 февраля 1997 г.²  В структуре предлагаемого закона из 10 разделов 7 содержат положения общего характера, регулирующие отношения в сфере традиционных промыслов и традиционного хозяйствования как таковые.

Намерение автора законодательно трактовать эти отношения в рамках закона, имеющего весьма узкого адресата (коренные малочисленные народы Севера) может говорить только об одном - автор не видит иных субъектов права, к которым этот закон мог бы иметь отношение. И именно поэтому в этом достаточно подробно прописанном документе отсутствуют положения о совмещении прав коренных малочисленных народов Севера, связанных с традиционным природопользованием, с аналогичными правами каких-либо иных групп населения.

В такой ситуации непризнание какой-либо группы в качестве “коренной” ставит под вопрос возможность дальнейшего ведения традиционных форм хозяйства, существенные ограничения в праве пользования природными ресурсами в сравнении с населением, признанным “коренным”. Это может привести к искусственному, силовому вытеснению этих групп в сферу жизни индустриального общества, чего они могут остро не желать и к чему могут не быть готовы. В значительной части случаев это будет означать исчезновение, растворение данных коллективов в окружающем их индустриальном обществе, а значит делать борьбу за право считаться “коренным” острой и бескомпромиссной.

В сложившейся ситуации возможны два выхода: либо признать права природопользования в объеме, необходимом для ведения традиционных форм хозяйства за всем населением, не деля его на коренное и пришлое, либо провести эту грань таким образом, чтобы за ее пределами не оказались группы и лица, реально ведущие традиционный образ жизни. Последнее в нынешних условиях целесообразнее, но для реализации этого необходимо преодолеть некоторые существующие стереотипы.

Главный из них заключается в априорном делении населения этой части страны на две группы: коренные малочисленные народы, ведущие традиционный образ жизни, и русскоязычное пришлое население, являющееся частью индустриального мира. На самом же деле, оно имеет значительно более сложную структуру. После разделения его на представителей индустриальной цивилизации и сферы традиционных форм природопользования, мы обнаружим, что последние имеют довольно сложный состав. Это: 1. малочисленные народности Севера, Сибири и Дальнего Востока; 2. народы Севера, Сибири и Дальнего Востока, не являющиеся малочисленными; 3. старожильческое русское и метисное население, поморы и общины русских старообрядцев;  4. очень пестрая в этническом плане часть населения, относительно недавно приехавшая в поисках лучшей доли, а еще чаще насильственно перемещенная в эту часть страны, освоившая традиционные формы жизни окружавшего населения и не имеющая иных способов существования.

Если мы стремимся избежать конфликтов между названными группами населения, мы должны признать за всеми право на сохранение традиционных форм жизни, т. е. считать всех их коренными жителями. Даже тех, кого закинули в эти края войны, революция и репрессии властей. Если они или их потомки захотят и смогут вернуться на старые места проживания, влиться в жизнь индустриального общества (что постепенно и происходит) - это будет их личным выбором. Но никто не должен принуждать их к этому насильно.

Другим устоявшимся стереотипом является представление об исконности проживания коренных народов в местах их современного проживания и о приходе русских на территории с уже сложившимся составом аборигенного населения. На основании этого делается вывод о правомерности подхода, при котором момент прихода русских в данный регион рассматривается как черта, до которой проживание считается достаточно долгим для признания населения коренным, а после которой - недостаточно долгим.

Основанное на незнании реальной этнической истории Севера, Сибири и Дальнего Востока, это мнение сыграет роль яблока раздора в отношениях между самими аборигенными народами. Ведь многие из них живут совместно или чересполосно и часто одни пришли на территорию нынешнего обитания до, а другие после появления там русских. Долгане, например, сформировались как новая этническая общность уже после прихода русских на Хатангу. Причем в их формировании наряду с эвенкийскими и якутскими родами, участвовали и русские крестьяне.

Нужно подчеркнуть, сама постановка вопроса о длительности проживания применительно к этой части страны просто неприменима. Она всегда была ареной вселений, переселений, масштабных миграций. Сюда уходили от кровопролитных войн и жестоких властей в поисках спокойной и счастливой жизни. Приход русских был лишь последней по времени крупной миграционной волной, ничем в этом плане не отличавшейся от волн предыдущих, и только подхлестнул шедшие и без него миграционные процессы. Прекращение состояния войны всех против всех уже в XVIII столетии сделало передвижение практически безопасным. Старые крупные родовые объединения, скрепляемые необходимостью ежеминутной готовности к обороне, буквально рассыпались, широко перемещаясь по просторам Севера, и осваивая всё новые и новые  территории. К этому стимулировала и резкая активизация рынка местных ресурсов. Обычны были и переселения в другие регионы, связанные с уходом от произвола администраторов. Если сравнивать этнографические карты Севера хотя бы за последние три столетия, различия будут очень заметны.

Северные территории к западу от Урала предки поморов начали активно осваивать не позже XII в. Упоминание о контактах с самодийскими племенами содержится в “Повести временных лет” - самой древней из сохранившихся русских летописей. Стихийное крестьянско-казацкое переселение к востоку от Урала началось в XVI в. и к середине XVII в. казаки достигли восточной оконечности Чукотки.

В отличии от многих аборигенных народов, ведших кочевой образ жизни вплоть до 20 - 30 гг. нашего столетия и достаточно широко перемещавшихся по просторам Севера и Востока России (что часто делает выделение “территорий традиционного проживания” трудноразрешимой задачей), русские стремились осесть основательно и перемещались лишь при крайней нужде. Что касается их хозяйственного уклада, как и соседствующие с ними народы они занимались преимущественно охотой, рыбным и зверобойным промыслом, но стремились по возможности заводить огороды, держать скот. Этот многовековой крестьянский уклад сохранился до наших дней. Если потомкам этих людей сказать, что места где родились и умерли их прапрадеды не их родина и что они должны чувствовать себя здесь чужими - они никогда этого не поймут и никогда с этим не смирятся.

Еще одним расхожим стереотипом является представление о социальной и культурной монолитности русского народа. Это мнение в известной мере справедливо для основной его части, ведущей жизнь индустриального общества. Что касается соседских общин поморов (в существенной части старообрядцев поморского согласия и их потомков), старообрядцев Сибири и Дальнего востока и старожильческого населения, принадлежащего к официальной церкви - они очень значительно обособились (и сами ощущают эту обособленность), сохраняя многие культурные черты, давно утраченные их более “современными” соотечественниками. Меткая формула В. А. Кряжкова: “Отсутствие дифференциации ведет к дискриминации” относится и к этим обособленным этнографическим группам.

Типичным примером таких этнографических групп внутри российского этноса являются старообрядческие общины. Старообрядцы откололись от его культурного и социального поля ещё в XVII веке и с тех пор жили по своим законам, сохраняли строгую эндогамию по отношению к окружающему населению, стремились во всём следовать старине и как можно меньше контактировать с “безбожной властью”. Уходя от этой власти в течении четырёх столетий они в первую очередь устремлялись на север (и к западу, и к востоку от Урала), постоянно находясь в авангарде стихийного казацко-крестьянского переселения. Но власть не оставляла их без внимания, постоянно стараясь сломать их обособленность, размыть, растворить в основной массе населения.

В настоящее время старообрядцы переживают трудные времена. Соседские общины их сократились, а в центральных районах практически перестали существовать. Как обособленная социальная структура они сохранились только на Севере и оказались в той же ситуации, что и другие его народы, также остро нуждаясь в поддержке и защите закона. И что же? Им будет в этом отказано? Исчезновение их, как и любой другой социальной группы, не сделает счастливым никого и ляжет дополнительным моральным грузом на допустившее это общество. Русская культура утратит целый пласт традиций, бережно сохраняемых в течении нескольких веков. Народы Севера потеряют деятельных и честных соседей, силой обстоятельств поставленных в такое же положение, что и они сами.

Игнорирование в законодательной практике факта существования иных ведущих традиционный образ жизни групп населения, кроме коренных малочисленных народов и наличие у этих групп некоторого (специфического для каждой из них) объема прав, на которые они имеют основания претендовать ведет к недифференцированности прав этих групп населения, неопределенности условий их совмещения, отсутствию соответствующих юридических критериев и процедур. Не выработаны подходы и к совмещению прав коренных народов, которые “проживают чересполосно и занимают на одних территориях различные природно-хозяйственные зоны: народы - оседлые рыболовы живут в долинах рек, а по водоразделам кочуют другие народы - оленеводы.” (Мурашко, 1997)³.

Нужно отметить, что перечисленные выше обстоятельства в определенной мере осознаются и это находит свое отражение в отдельных законодательных документах. Так в Федеральном законе от 24 апреля 1995 г. “О животном мире“⁴  статья 48 “Право на применение традиционных методов добывания объектов животного мира и продуктов их жизнедеятельности” не связывает традиционное природопользование с какими-либо иными обстоятельствами правового состояния граждан (этническая принадлежность, признание их “коренными” и т. д.) кроме их существования на доходы от традиционных систем жизнеобеспечения их предков. Поскольку количество поколений предков никак не определено, на детей промысловика, рыбака или зверобоя вне зависимости от любых иных обстоятельств распространяются права, предоставляемые данной статьей. Статья 49 цитируемого закона “Право на приоритетное пользование животным миром” определяет (пусть и в самой общей форме) порядок совмещения прав нескольких групп населения, “...как принадлежащих к коренным малочисленным народам так и иных, если они традиционно расселены на одной территории и ведут традиционный образ жизни”. Необходимо упомянуть также статью 42 Конституции Республики Саха (Якутия)⁵   в которой “...гарантируется сохранение и возрождение коренных народов республики, а также русских и иных старожилов”.

Но, в целом, осознание сложности внутренней структуры субъекта сферы права, которую С. Н. Королев⁶  по аналогии с правовой системой Северной Европы предлагает определять как “Северное право”, еще не нашло своего полного отражения в существующей правовой практике. Например, Проект Федерального закона “О северном оленеводстве” депутатов Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации В. И. Гаюльского, В. В. Гомана, Г.М. Ойвинда⁷  в статье 1 декларирует: “...преимущественное право коренных малочисленных народов Севера на занятие оленеводством”. Непонятно, каким образом это положение будет реализовываться и в чем собственно преимущественное право будет выражаться например в Якутии, где оленеводством занимаются не только представители коренных малочисленных народов, но и якуты - народ титулообразующий, достаточно многочисленный, но коренной и занимающийся оленеводством уже около трех столетий.

Правда, в статье 8 проекта: “Преимущественное право на занятие северным оленеводством и промыслом диких оленей закрепляется за коренными малочисленными народами и народами, традиционно занимающимися оленеводством как основным видом своей деятельности ...”. Казалось бы, положение этой статьи несколько выправляет ситуацию. Но если и выправляет, то лишь “несколько”. Само по себе существование в рамках одного документе двух разных трактовок  правоотношений создает трудности в их практической реализации. Тем более, что не ясно, в связи с чем произошло расширение рамок субъекта формулируемых правоотношений, не в связи ли с добавлением в текст данной формулировки слов о промысловом оленеводстве. Непонятно, что имеется в виду под “основным видом своей деятельности”, где границы между “основным” и “не основным”. Например, если посмотреть на вопрос под определенным углом зрения, то можно утверждать, что для якутов основным видом деятельности является северное животноводство (коневодство и разведение крупного рогатого скота), а оленеводством они начали заниматься относительно недавно и занимается им далеко не большая часть якутского народа. Тоже можно сказать и о коми - народе также относительно многочисленном и титулообразующем.

Еще один пример - оленеводством на севере занималось и русское население. Так называемое “избяное оленеводство” существовало у поморов⁸. Нами зафиксировано оленеводство, бытовавшее у старообрядцев Сымского сельсовета Енисейского района Красноярского края. Причем, речь идет не только о владении оленями, использовавшимися для транспортных нужд и вне периода этого использования передававшимися для выпаса соседям-оленеводам (это было распространено по всему северу), но и об абсолютно самостоятельном занятии оленеводством. Как теперь рассматривать сыновей и внуков этих русских оленеводов? Ведь для русских в масштабах всего народа оленеводство явно не является “основным видом деятельности”. Но для этих конкретных людей оленеводство является традиционным занятием их семей, они еще помнят оленей и технику обращения с ними. Если они захотят восстановить утраченное (часто одновременно с их соседями-аборигенами) оленеводство - как к этому отнестись? Их предки занимались оленеводством свободно и без всяких ограничений. Но если это было возможным для деда, то почему должно быть невозможным для внука?

Здесь мы подошли еще к одной проблеме существующего законодательства, в сложении которой также не обошлось без определенных стереотипов восприятия. В сфере отечественного законодательства, которую как уже говорилось выше удобно именовать “Северным правом”, субъектом законодательства являются народы и этнические группы. Такой подход связан как с нашей собственной политической традицией, так и с механическим переносом на нашу почву западного опыта “политики в отношении племен”. Разумное использование чужого опыта можно только приветствовать, но для этого необходимо правильно соотносить реалии чужой жизни с обстоятельствами собственной. Например, как в условиях России должно интерпретироваться понятие “племенной образ жизни”?  По нашему мнению, единственный возможный путь - признание его соответствия (пусть и не абсолютного) понятию “традиционный образ жизни”. Но этот образ жизни в России ведут не только “племена”, т. к. освоение Севера, Сибири и Дальнего Востока русским старожильческим населением происходило еще в доиндустриальную эпоху, о чем уже говорилось выше. То обстоятельство, что субъектом аналогичной сферы права в западном мире также часто являются народы и этнические группы - “племена”- вовсе не следует абсолютизировать.

По нашему мнению, идентификация субъекта “Северного права” главным образом через его национальную принадлежность как минимум неудачна и во многих случаях законодательство должно ориентироваться не просто на народы как таковые, а на конкретные социальные группы. В этом заложен глубокий практический смысл. При всей скомпрометированности привлечения к обсуждению социальных проблем примеров из сферы биологии напомним, что биологи не видят путей сохранения видов вне стратегии охраны конкретных популяций. Представим себе на минуту, что численность какого-либо народа превысила 50 тыс. человек⁹, но большая его часть приняла образ жизни индустриального общества. Эти люди живут в городах, имеют современные профессии, вполне благополучны. Это значит, что можно не поддерживать небольшие общины, оставшиеся в тайге или тундре вести традиционный образ жизни? Наверное, нет необходимости объяснять к чему это приведет.

Нужно отметить, что это мнение не является чем-то новым. Оно высказывалось и ранее (например академиком Е. Е. Сыроечковским). Аналогична позиция О. А. Мурашко¹⁰, считающей, что: “Субъектами права ... являются не коренные народы как таковые, а этно-социальные, территориально-хозяйственные группы, ведущие традиционный для данной местности образ жизни”. Она указывает и на еще одну существенную причину предпочтительности такого подхода - этносы не могут выступать в роли субъектов экономического права.

Еще один стереотип о котором необходимо упомянуть - мнение некоторых представителей коренных малочисленных народов, что если предоставить права коренных жителей даже небольшой части русскоязычных, даже имеющих все мыслимые основания претендовать на это, - будут обесценены их собственные права. Эти опасения не имеют под собой реального основания. Ведь основная часть делегируемых им прав и государственной поддержки будет получена не в силу признания их коренным народом, а в силу признания их малочисленным коренным народом, требующим особой защиты и особой поддержки. “Соответствующие права предоставляются указанным народам ... в силу сложившихся для них неблагоприятных социально-экономических и демографических обстоятельств” (Кряжков, 1997)¹¹.

Приравнивание русского старожильческого населения к коренному населению или признание его частью реально ничего не изменит. Они получат возможность и дальше сохранять привычный образ жизни, продолжать осваивать те же угодья, что и в настоящее время. Такое решение погасит их беспокойство за свое будущее, разрядит атмосферу межнациональных отношений.

Тут необходимо остановиться на еще одном стереотипе восприятия - на смешении задач и норм покровительственного права и права, регулирующего отношения в сфере традиционного природопользования. Это происходит в силу того, что задачи покровительственного характера часто решаются путем правового регулирования процессов природопользования. Такой подход естественен, но сочетая две эти сферы права в одних документах и формулировках необходимо помнить, что они пересекаются лишь отчасти и не исчерпывают друг друга. Поэтому, законодательство о традиционном природопользовании должно иметь самостоятельный характер, ибо регулирует отношения самых различных групп населения и их представителей, чье текущее экономическое и социальное положение варьирует в широких пределах от крайне бедственного до вполне благополучного. Тем не менее, все они находятся в сфере традиционных форм природопользования и должны располагать соответствующими правами.

Что касается покровительственного права, то по сравнению с другими отраслями права оно весьма специфично и специфика эта должна учитываться. Во-первых, в силу решаемых им задач оно не имеет жестко фиксированного субъекта и в зависимости от потребностей момента оперирует самыми различными объектами, в обычном случае регулируемыми в рамках иных его отраслей. Причем, оперирование правовыми актами покровительственного характера теми или иными объектами права вовсе не означает автоматического выведения их из сферы обычного правового регулирования. Во-вторых, нормы покровительственного права в большей мере, нежели нормы иных его отраслей носят временный характер, т. к. поддержка субъектов, чьи трудности далеко в прошлом нецелесообразна даже для них самих хотя бы уже потому, что лишает стимулов развития. “Есть , безусловно, и небезосновательные опасения, продиктованные тем, что особые права способны привести к образованию привилегированной социальной группы, которую затем придется защищать от других, зачастую столь же бедствующих социальных групп.” (Кряжков, 1995)¹².

Нужно подчеркнуть еще одно обстоятельство. Покровительственные цели и покровительственное право  не нужно смешивать с еще одной сферой прав - прав национальных. Как и в предыдущем случае, эти сферы тесно переплетаются, но не идентичны и не исчерпывают друг друга. Особенностью норм сферы национальных прав (в отличие от норм покровительственного права) является их высокая устойчивость. Пересмотр любой из этих норм может восприниматься носителем права как прямое покушение на национальные права и акт национальной дискриминации. В то же время, любые права, адресат которых определяется через его этническую принадлежность, могут восприниматься им как национальные права не зависимо от изначальных целей законодателя. Поэтому, совмещая в рамках одного документа правовые нормы, связанные с природопользованием (в том числе и традиционным), покровительственным правом и национальным правом, законодатель должен определять к какой сфере права относится та или иная норма, с какой целью и в связи с чем она вводится.

Разобрав некоторые аспекты, определяющие адекватное восприятия проблемы, кратко сформулируем логику возможного подхода к построению законодательства, исключающего предпосылки конфликтов, в том числе и межнациональных.

1. Граница между субъектами “Северного права” должна лежать не столько в плоскости национальных, сколько в плоскости культурно-социальных различий. Эта граница отделяет людей, живущих жизнью современного индустриального общества (независимо от их национальной принадлежности), от коллективов, стремящихся сохранить традиционный, веками формировавшийся образ жизни (также независимо от национальной принадлежности). Эту позицию разделяет и О. А. Мурашко (1997)¹³, считающая, что: “Субъекты права должны определяться не только по этническому, но и по социально-экономическому признаку.”. Она также указывает, что: “Определение Конвенции 169 МОТ “коренные и ведущие племенной образ жизни” здесь явно недостаточно.” По нашему мнению, специфике нашей страны гораздо больше соответствует подход Всемирного банка,  согласно которому должны защищаться “интересы социальных групп, обладающих социальными и культурными характеристиками, отличными от характеристик преобладающего населения, что делает их уязвимыми в процессе социального развития, грозит утратой своей идентичности, неповторимости своего социального и культурного облика.”¹⁴.
2. Ведущее традиционный образ жизни население необходимо делить на группы, отражающие суть характерных для них культурно-социальных различий. На эти группы и должны ориентироваться законодательные акты, конкретизируя применительно к каждой из них юридические нормы.
3. В числе этих групп выделяются и коренные малочисленные народы, чье дальнейшее существование находится под прямой угрозой или вызывает опасения. Им должны быть обеспечены дополнительные права и предоставлена дополнительная помощь.  Вероятно, это целесообразно делать в рамках отдельных законодательных актов.
Вычленение в рамках субъекта “Северного права” нескольких элементов усложнит юридические конструкции. Но многокомпонентность этого субъекта - объективная данность. И либо мы структурируем создаваемое законодательство в соответствии с этой данностью, либо оно станет источником новых конфликтов. “Отсутствие дифференциации порождает дискриминацию”. Эта формула - ключ к разрешению всех вышеназванных проблем.

Источники:

1. Постановление Кабинета Министров СССР и Совета Министров РСФСР от 11 марта 1991 г. № 84 “О  дополнительных мерах по улучшению социально-экономических условий жизни малочисленных народов Севера на 1991 - 1995 годы”, часть 1, пункт 4 и часть 7, пункт 2. - СП СССР. 1991, № 7, с. 31; Лесной Кодекс Российской Федерации, статья 124. - Российская газета, 1997, 4 февраля; Федеральный закон от 14 марта 1995 г. “Об особо охраняемых природных территориях”, статья 15. - Собрание законодательства Российской Федерации. 1995. № 12, с. 1024; Федеральный закон от 24 апреля 1995 г. “О животном мире”, статьи 6, 9, 49. - Собрание законодательства Российской Федерации. 1995, № 17, с. 1462; Федеральный закон от 19 июня 1996 г. “Об основах государственного регулирования социально-экономического развития севера Российской Федерации”, статьи 1, 5.  - Собрание законодательства Российской Федерации. 1996, №26, с. 3030; В. И. Гаюльский, В. В. Гоман, Г. М. Ойвинд. Проект Федерального закона “О северном оленеводстве”, статья 1. 1997. Рукопись.
2. Клюкин Б. Д. Проект структуры Федерального закона “О правовом регулировании традиционного промысла и хозяйствования коренных малочисленных народов Севера”. - В сб. Правовой статус коренных народов приполярных государств. Материалы конференции. Москва 26 - 28 февраля 1997 г., М.: Российский Университет дружбы народов, 1991, с. 152 - 154.
3. Мурашко О. А. Этноэкологический рефугиум, как другой аспект проблемы правового статуса коренных малочисленных народов. - В сб. Правовой статус коренных народов приполярных государств. Материалы международной конференции. Российский Университет дружбы народов. М.: 1997, с. 163 - 166.
4. Федеральный закон от 24 апреля 1995 г. “О животном мире”. - Собрание законодательства Российской Федерации. 1995, №17, с. 1462;
5. Конституция (Основной Закон) Республики Саха (Якутия) от 4 апреля 1994 г. - Якутские Ведомости. 1992, № 7, (19), 26 апреля.
6. Королев С. Н. О специальном статусе коренных малочисленных народов Севера как природопользователей. - В сб. Правовой статус коренных народов приполярных государств. Материалы международной конференции. Российский Университет дружбы народов. М.: 1997, с. 156 - 157.
7. В. И. Гаюльский, В. В. Гоман, Г. М. Ойвинд. Проект Федерального закона “О северном оленеводстве”, статья 1. 1997. Рукопись;
8. Сегаль А. Н. История северного оленя и оленеводства в Карелии. - В кн. Северный олень в Карельской АССР. М.-Л.: Изд. АН СССР, 1962, с. 41 - 57.
9. Согласно Федеральному закону от 19 июня 1996 г. “Об основах государственного регулирования социально-экономического развития севера Российской Федерации” коренные народы Севера считаются малочисленными, если их численность менее 50 тыс. человек.
10. Мурашко О. А. Этноэкологический рефугиум, как другой аспект проблемы правового статуса коренных малочисленных народов. - В сб. Правовой статус коренных народов приполярных государств. Материалы международной конференции. Российский Университет дружбы народов. М.: 1997, с. 163 - 166.
11. Кряжков В. А. Права коренных малочисленных народов России: методология регулирования. Государство и право. 1997, N 1, c. 18-23.
12. Кряжков В. А. Право коренных народов на земли. - Российский бюллютень по правам человека, 1995, вып. 7, с. 97 - 108.
13. Мурашко О. А. Этноэкологический рефугиум, как другой аспект проблемы правового статуса коренных малочисленных народов. - В сб. Правовой статус коренных народов приполярных государств. Материалы международной конференции. Российский Университет дружбы народов. М.: 1997, с. 163 - 166.
14. Сборник операционных директив Всемирного банка.

Журнал российского права. 1998, № 2. С. 65 – 72.