Жуков М.А.

В сфере отечественного законодательства, которую С. Н. Королев¹  по аналогии с правовой системой Северной Европы предлагает именовать “Северным правом”, в качестве основных субъектов законодательства рассматриваются народы и этнические группы. Такой подход связан как с нашими собственными стереотипами восприятия проблемы, так и с механическим переносом на нашу почву западного опыта “политики в отношении племен”. По нашему мнению, идентификация субъектов “Северного права” исключительно через их национальную принадлежность не отвечает условиям нашей страны и во многих случаях законодательство должно ориентироваться не только на народы как таковые, но и на конкретные социальные группы².

 Мнение это не является чем-то новым. Оно высказывалось и ранее (например академиком Е. Е. Сыроечковским). Аналогична позиция О. А. Мурашко³, считающей, что: “Субъектами права ... являются не коренные народы как таковые, а этно-социальные, территориально-хозяйственные группы, ведущие традиционный для данной местности образ жизни”, что “Субъекты права должны определяться не только по этническому, но и по социальнно-экономическому признаку”. Она указывает и на еще одну существенную причину предпочтительности такого подхода - этносы не могут быть субъектами правоотношений в сфере экономики.

Как было показано⁴, основным источником проблем, возникающих при установлении адресата "Северного права", является сочетание в его рамках норм покровительственного характера, норм, фиксирующих национальные права и норм, регулирующих деятельность в сфере традиционного природопользования (сказанное не предполагает отсутствия в рамках "Северного права" норм, регулирующих правоотношения в иных сферах). Такое сочетание естественно и целесообразно. Источником проблем является не оно само по себе, а недостаточное осознание факта его существования. Если не учитывать, что даже тесно переплетаясь в рамках "Северного законодательства" три эти сферы правового регулирования остаются не идентичными и не исчерпывают друг друга, то неизбежно одни из них будут выступать в качестве "прокрустова ложа" для других. И проявляться это будет в первую очередь при попытке очертить круг субъектов "Северного права".

Так, если воспринимать сферу "Северного права" исключительно через призму норм покровительственного характера, то в качестве субъектов "Северного права" будут видеться лишь находящиеся под угрозой исчезновения общности. Но, согласно такой логике, только этим общностям в рамках "Северного права" и будет гарантироваться возможность сохранения традиционного образа жизни. Тем самым, законодатель как бы закрепит право на ведение традиционного образа жизни только за этими общностями, игнорируя права не находящихся под угрозой исчезновения групп населения. Если же считать, что исчезновение в нашей стране грозит лишь этносам (или, что лишь такие общности как этносы достойны заботы об их сохранении), то рамки адресата "Северного права" еще более сузятся. И тогда лишь малочисленные коренные народы Севера окажутся субъектами права, регулирующего и защищающего (!) традиционный образ жизни, и формы традиционного природопользования. Но в этом случае "Северное право" в сознании трактующих законоположения применительно к конкретным ситуациям плавно перетечет из сферы правовых норм покровительственного характера в сферу прав национальных. При этом положения покровительственного характера утратят свойственную им временную ограниченность, т. к. права предоставленные народам и народностям (этносам) всегда, и всеми рассматриваются как права неотъемлемые.

Таким образом, акты "Северного права", принимаемые законодателем в покровительственных целях могут превратиться в акты о привилегиях, понимаемых как неотъемлемые национальные привилегии, включая и исключительную привилегию на защиту традиционного образа жизни и традиционных форм природопользования. “Есть, безусловно, и небезосновательные опасения, продиктованные тем, что особые права способны привести к образованию привилегированной социальной группы, которую затем придется защищать от других, зачастую столь же бедствующих социальных групп.” (Кряжков, 1995)⁵.

Другим источником затруднений является отождествление  понятий адресат и  субъект права, как бы подразумевающее цельность, консолидированность последнего.  Реально же, в соответствии с целями законодателя и имеющимися в его распоряжении средствами конкретные субъекты объединяются в те или иные совокупности по тем или иным признакам и их сочетаниям. Это могут быть признаки этнические, социальные, хозяйственные, административные, численные - любые необходимые. Такие совокупности, фигурируя в качестве адресата того или иного законодательного акта, должны продолжать восприниматься как совокупность субъектов или совокупный, имеющий сложную внутреннюю структуру субъект права.

Например, законодательные акты, определяющие права малочисленных коренных народов Севера в сфере традиционного природопользования, имеют адресата, определяемого несколькими признаками: этническим, признаком "коренности" (еще требующим своего полного и адекватного трактования⁶), географическим, численным и социально-хозяйственным. Очевидно, что каждый из этих признаков в отдельности очерчивает не одну и ту же группу людей. Так, не все люди, существующие за счет традиционных форм природопользования, относятся к малочисленным коренным народам Севера и не все представители малочисленных коренных народов Севера существуют за счет традиционных форм природопользования.

Нужно отдельно остановиться на используемом нами понятии "совокупный субъект ", имеющем более узкие рамки, чем понятие "совокупность субъектов". Это понятие подразумевает наличие определенной согласованности составляющих его субъектов, превращающей эту совокупность в единство на более высоком уровне организации человеческого общества в иерархической системе от личности до человечества в целом. По своему внутреннему содержанию оно соответствует понятию "коллективный субъект", используемому А. Н. Кокотовым⁷ применительно к общностям, чьи права в силу особенностей этих общностей не могут быть реализованы без предоставления первичных и производных (от прав общностей) полномочий составляющим их непосредственно целеполагающим и волящим членам. Иными словами, совокупные или коллективные субъекты – это субъекты, которые, обладая правоспособностью, сами по себе (как целое) являются юридически недееспособными. В то же время, необходимо помнить, что оперирование и совокупностями субъектов права, и совокупными субъектами права – это прием обобщенного фиксирования  прав индивидов и организованных групп, способных выступать носителями полномочий. Что касается нашего предпочтения термина “совокупный субъект права” термину “коллективный субъект права” - оно основано на нюансах словоупотребления и в конечном счете является делом вкуса.

Как было показано⁸, для преодоления названных выше затруднений необходимо осознание многокомпонентности сферы "Северного права" и разнообразия его субъектов. Конечно, вычленение в рамках адресата “Северного права” множества субъектов усложнит юридические конструкции. Но их множественность - объективная данность. И либо мы структурируем создаваемое "Северное законодательство" в соответствии с этой данностью, либо оно станет источником новых конфликтов. Как метко заметил В. А. Кряжков: “Отсутствие дифференциации порождает дискриминацию”. Говоря об усложнении юридических конструкций мы прекрасно понимаем, что громоздкая структура законодательства никак не может относиться к числу его достоинств. И задача законодателя не только видеть реальные явления жизни во всей сложности и полноте, но и находить максимально удобные, ясные и экономные пути их законодательного оформления и регулирования. С нашей стороны было бы некорректно, указывая на проблему, не попытаться хотя бы в самых общих чертах наметить пути ее решения.

Если посмотреть на принятые или готовящиеся законодательные акты, которые могут быть отнесены к сфере "Северного права", то мы увидим, что основной логической осью, главной объединяющей их темой является право жителей Севера соблюдать свои законные интересы и выбирать жизненный путь. В современных условиях для многих групп населения Севера  (объединяемых не только этническими признаками) выбор между сохранением традиционного образа жизни и жизнью современного индустриального общества означает сохранение себя как целостности или растворении в плавильном котле современного общества. Это очень важный выбор и никого нельзя подталкивать к тому или иному его варианту насильно. Таким образом, проблема сохранения традиционного образа жизни, традиционных форм природопользования (предполагающая и охрану природы как таковой) выходит для многих групп населения Севера на первый план. А раз так, то основными субъектами "Северного права" должны быть все лица и общности, ведущие традиционный образ жизни. И эти общности, как это было показано⁹, не сводимы только к малочисленным коренным народам Севера и вообще не могут быть определены исключительно через этнические признаки.

По нашему мнению, основными субъектами "Северного законодательства" в сферах регулирования традиционного образа жизни и традиционного природопользования должны быть конкретные граждане (т. к. согласно ч. 2, ст. 6 Конституции Российской Федерации каждый гражданин персонально может реализовывать и отстаивать предоставленные ему законом права) и коллективы, территориально-хозяйственные группы, ведущие традиционный для данной местности образ жизни и соответствующие всем указываемым в соответствующих законодательных актах признакам адресата. Этнические признаки при этом подходе используются наряду с другими и определяют конкретные условия, формы и объемы предоставляемых этим коллективам полномочий.

Такой взгляд на проблему в целом соответствует подходу В. А. Кряжкова, указывающего на многоуровенность правосубъектности народов, когда на первом уровне субъектами права являются сами народы, на втором уровне – их общины, на третьем уровне – члены общин¹⁰.  Но нужно учесть, что данная иерархическая структура сопряженности субъектов права конструируется названным автором применительно не ко всей возможной совокупности субъектов “Северного права”, а к их важной, но все же части – малочисленным коренным народам Севера. И делается это в связи с поиском путей решения также важной, но конкретной (и в этом смысле частной) задачи – выработки законодательных форм гарантирования и непосредственной реализации прав малочисленных коренных народов на земли. А данная задача действительно делает весьма желательной непременную иерархическую последовательность и субординацию в процессе наделения правами и предоставления полномочий от первого уровня к третьему. В. А. Кряжков совершенно справедливо опасается, что если соответствующие полномочия на владение и распоряжение землей предоставлять непосредственно на третьем уровне – гражданам и их семьям на правах частной собственности в полном объеме, то земля в процессе оборота будет неизбежно переходить в собственность представителей иных групп населения. Закрепление же права на землю на более высоких уровнях – этносов и составляющих их общин позволит сохранять землю даже при условии периодической смены хозяев.

Рассматривая вопрос о формах закрепления и реализации прав на землю малочисленных коренных народов Севера на первом уровне – уровне этноса в целом, В. А. Кряжков упоминает только автономные округа, отмечая существенные проблемы в их использовании для данной цели. Это естественно. Автономные округа обычно территориально слишком малы и существенная часть титульных народностей оказывается за их пределами. Они и слишком велики структурно и организационно, ибо для них характерен очень пестрый этнически и социально состав населения, и они просто не могут выступать выразителями интересов только титульной народности. Не случайно В. А. Кряжков пишет о возможности и необходимости закрепления земли за несколькими этносами в местах их совместного проживания и об особой этноколлективной форме собственности на землю и другие природные ресурсы. Каким образом, например, законодательно оформить право на землю этноса как целого для эвенков, насчитывающих согласно переписи 1989 г. 30 тыс. человек, расселенных от Амура и Охотского побережья на востоке до Оби на западе (и имеющих прародину в Манчжурии)? Какая конкретно земля на этом огромном пространстве может быть признана их коренной территорией? Ответ возможен только один – вся. Весь Север, вся Сибирь (и в конечном счете вся Россия) – их родина, независимо от того, пришли ли они в данное конкретное место три, тридцать или триста лет назад. Но рядом с эвенками на всем этом пространстве живет множество других народов и иных этносо-циальных групп, для которых Север, Сибирь, Дальний Восток так же являются родиной и жизнь которых связана с традиционными формами хозяйствования.

Что касается фиксации и непосредственного обеспечения прав малочисленных коренных народов Севера на землю на втором уровне – уровне общин, то В. А. Кряжков не видит каких-либо препятствий и считает вполне перспективным создание национально-территориальных образований (национальных поселков) с правами местного (этнического) самоуправления. Это абсолютно справедливое мнение, но нужно помнить, что вовсе не всегда и применительно не ко всем субъектам “Северного права” необходимо соблюдать иерархию последовательности предоставления прав и полномочий от общины к гражданину, и его семье. В определенных случаях и общины (местные сообщества), и граждане могут выступать в качестве субъекта “Северного права” на равных.

Собственно говоря, отечественная законотворческая практика уже развивается в названном направлении, указывая в качестве субъекта предоставления конкретных полномочий на конкретных территориях родовые общины¹¹. Сами же общины рассматриваются законодателем, как одна из форм местного самоуправления. По нашему мнению это абсолютно верный подход и Федеральный закон "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации" от 28 августа 1995 г.¹²  открывает широкие возможности для его реализации. В рамках этого закона, предполагающего возможность объединения муниципальных образований в ассоциации (ст. 10) реализуется и указание В. А. Кряжкова¹³  на то, что особым элементом системы местного самоуправления могли бы стать аборигенные территории, прообраз которых угадывается в попытках созданий территорий традиционного природопользования. Причем, главным объединяющим началом для конкретных общин в рамках этих территорий будет не этническая, а территориально-хозяйственная близость.

Не только родовые, но и близкие к ним по своей природе соседские сельские общины полностью соответствуют 2 статье Федерального закона, определяющей "местное самоуправление" как гарантируемую Конституцией Российской Федерации самостоятельную и под свою ответственность деятельность населения по решению непосредственно или через органы местного самоуправления вопросов местного значения, исходя из интересов населения, его исторических и местных традиций. На Российском Севере реально сохранились не только родовые общины коренных народов Севера (во многих случаях скорее соседские, нежели близкородственные), но и сельские соседские общины старообрядцев, старожильческого русского и метисного населения. Нужно отметить, что начиная с времен долетописных и вплоть до эпохи социалистического преобразования деревни соседская сельская община была не только формой совместного владения землей, но и формой местного самоуправления. Эти общины так же могут найти свое законодательное оформление в рамках указанного Федерального закона (но основываясь на процедурах, устанавливаемых в соответствии с 4 пунктом 14 статьи Федерального закона на региональном уровне). Таким образом,  и эти группы населения получат тот правовой механизм, который позволит им реализовывать свои права на сохранение традиционного образа жизни.

Здесь необходимо сделать отступление, и рассмотреть соседскую сельскую общину как социальный и правовой феномен. Это целесообразно, т. к. за долгие годы  она превратилась в массовом сознании в своего рода жупел, образ всего самого косного, архаичного, тормозящего всяческий прогресс. Надо сказать, что в последнее десятилетие взгляды на нее были существенно обновлены и скорректированы. Ранее, советские историки не уделяли ей достаточного внимания и отводили второстепенную роль в историческом процессе, обычно не забывая подчеркивать ее консервативность, автаркичность, довление коллектива над личностью, все, что может восприниматься негативно. Новый этап в изучении и осмыслении соседской территориальной общины как социального феномена связан с дискуссией о природе и роли “восточного способа производства”, ставшей возможной только после снятия существенных идеологических ограничений.

Община рождается вместе с человечеством и, претерпевая сложную эволюцию, является основой всех сословно-классовых обществ¹⁴. Процесс развития соседской общины – это и процесс развития государственности, превращения власти социальной во власть политическую. Соседская территориальная община лежала в основе социальной пирамиды, над которой надстраивались учреждения, осуществляющие управление общественным целым. До самого конца своего существования (в нашей стране – конца насильственного) общины были носителями определенной совокупности публично-правовых функций (хозяйственных, фискальных, административных, полицейских, судебных). Феодалы и государство считались с общиной как с общественным институтом, практически воспринимая ее как юридическое лицо. Многие грамоты великих и удельных князей адресовались старостам, сотским и вообще “всем людям” общин-волостей. Общины могли выступать в суде в лице старост, сотских, группы крестьян и вообще “во всех крестьянах”. Они делегировали своих представителей “судных мужей” в суд в качестве  понятых и заседателей.

Главная социальная функция общин – гарантия нормального функционирования и воспроизводства семейного хозяйства, регуляция внутрикрестьянских отношений, механизм включения крестьянства в широкую общественную связь. Способность сельской общины к самоорганизации на уровне системы создавала условия для стабилизации социальных организмов, их возрождения в случае природных и общественных катаклизмов, для выхода из тупиковых ситуаций. Институты общины обеспечивали адаптацию к природной среде и приспособлению среды к нуждам общества, хранению, передачу производственного и социального опыта, служили универсальным механизмом воспроизводства социальности. Как хранитель и транслятор опыта, социальности, накопленных человечеством моральных, этических и эстетических ценностей общины играли и продолжают играть важную роль, имея непреходящую ценность и для современности. Характерный для общинного крестьянства дух демократизма и коллективизма, социального равенства (но не экономической уравниловки – это наше недавнее приобретение) был усвоен русской интеллигенцией, отразился на национальном характере. Этот дух жив и поныне, и все реформы, в том числе и аграрная, должны проводиться с учетом этого обстоятельства, иначе они будут обречены на неудачу.

Необходимо остановиться на еще одной относительно частной проблеме, но связанной с устоявшимися стереотипами, существенно влияющими на общее восприятие вопроса. Расхожим мнением стал взгляд на сельскую соседскую общину как на косную силу, по природе своей препятствующую вовлечению земли в эффективный хозяйственный оборот и тормозящую развитие товарно-денежных отношений. Главными аргументами были регулярный земельный передел и вызываемый им принудительный севооборот. На самом деле, эти явления инспирировались внешними по отношению к общине одновременно действующими обстоятельствами – земельной теснотой и фискальной ответственностью общины в целом. Сама по себе община, обладая верховными правами на территорию, практически не препятствовала мобилизации крестьянских земель. Крестьянство свободно распоряжалось своими наделами (а в случае долевого землевладения – идеальными долями), передавало по наследству, дарило, меняло, закладывало и т. д. Но надел, сколько бы не менялся его владелец, оставался частью мирского владения и мир не допускал его запустения.

В центральной России земельный передел (как необходимость) утвердился лишь в XVIII в., а в Поморье – в XIX в. в связи с одновременным ростом населения и налогового бремени. На Севере и в Сибири, где крестьяне не сталкивались с земельной теснотой, передел и связанный с ним принудительный севооборот в практику не входили. В Сибири оборот земли всегда оставался обычным явлением, что вовсе не отражало разложение общинного землевладения. Это полностью соответствовало существующим традициям. До XVIII в. владение землей членами общины носило в основном индивидуально-подворный характер. В частном землевладении находились усадьба, пашня, покосы. К землям общего пользования относились выгоны, леса (в том числе бортные и кедровые), водные и иные угодья. Более того, выход с землей из общины вовсе не исключался. Так, в Поморье отдельные крестьянские семьи выделялись из общины и концентрировали в своих руках значительные земельные массивы уже в XV – XVI вв. Но государство не было заинтересовано в развитии частнокрестьянского землевладения и имущественной дифференциации крестьянства, и эти хозяйства неизбежно исчезали, задавленные непомерными налогами.  Практика отчуждения крестьянами земель также была окончательно пресечена государством в XVIII в.

Тот факт, что именно государство (непосредственно или через правящий класс) ограничивало права крестьян на землепользование, привнося в общинные отношения изначально не свойственные им черты, позволяет иными глазами взглянуть и на Столыпинскую реформу, и на суть связанного с ней конфликта. Симптоматично и то, что весьма идеологизированная в советское время историческая наука совершенно не использовала это обстоятельство для обличения “антинародного царского режима”. Наоборот, очевидные беды общины ей же ставились в вину. Все это делается понятным, если вспомнить, что после  революции общины объединяли более 90% сельского населения страны, что еще в дореволюционное время в деревне развернулось кооперативное движение (описанное и осмысленное А. В. Чаяновым), происходившее на фоне сохранения и упрочения общинного строя, что и кооперативное движение, и видные его деятели, и сами общины были уничтожены в ходе сталинской коллективизации, так как этого требовала задача уничтожение крестьянства как класса мелких производителей и собственников. Но физическое уничтожение общин вовсе не означало автоматического исчезновения многими веками укоренившейся психологии крестьянства. А в местах, где контроль властей был по каким-либо причинам ограничен (в первую очередь на Севере, в Сибири, на Дальнем Востоке), сохранился не только общинный менталитет, но и сами общины, в первую очередь в среде старообрядцев.

Нужно отметить, что многолетние усилия Советского государства по искоренению общин как социального организма все-таки принесли свои плоды и не только в центральных районах страны. В большинстве сельских населенных пунктов Севера характерные для общин тесные соседские связи в значительной мере нарушены, утрачены традиции совместного действия, стало привычным ждать принятия всех решений от административных органов. Но и в этом случае  в качестве субъекта "Северного права" может и должен выступать современенный аналог общины - муниципальное образование в лице органов местного самоуправления или иным образом, в соответствии со своим уставом. Как пишет В. А. Ясунас "... одна из основных целей местного самоуправления - это объединение людей, превращение их в общность с близкими каждому целями"¹⁵.

Даже в случае, когда значительную часть населения административного или муниципального образования составляют недавно приехавшие представители индустриального мира, Федеральный закон "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации" от 12 августа 1995 г. дает возможность представителям традиционного образа жизни и природопользования решать свои проблемы. Согласно 1 пункту 1 статьи Федерального закона муниципальное образование может быть частью поселения; в соответствии с 1 пунктом 12 статьи закона: "Население городского или сельского поселения независимо от его численности не может быть лишено права на осуществление местного самоуправления"; а статья 27 закона предполагает создание в случае необходимости территориального общественного самоуправления как формы самоорганизации граждан по месту жительства и на части территории муниципального образования.

Таким образом, в качестве основных субъектов "Северного права", которым непосредственно делегируются полномочия на конкретных территориях мы видим граждан как индивидуальных носителей права и местное самоуправление в лице муниципального образования или его части - территориального общественного самоуправления. Местное население в соответствии со своими традициями может именовать их "община", если соответствующим региональным законодательством это предусмотрено. При этом, иные лица (общественные и коммерческие организации, религиозные объединения и другие коллективы) именующие себя "община" будут сопричастны этим полномочиям через участие в деятельности местного самоуправления в соответствии с законодательством, например 30 статьей данного Федерального закона, предусматривающей создание органами местного самоуправления предприятий, учреждений и организаций.

Необходимо заметить, что предприятия, учреждения, организации и иные коллективы могут быть субъектами “Северного права” и без непосредственной сопричастности к деятельности местного самоуправления в случае, если они названы таковыми в соответствующих законодательных актах. Так, в пункте "б" статьи 11 Федерального закона “Об основах государственного регулирования социально-экономического развития севера Российской Федерации” от 19 июня 1996 г.¹⁶  дотации и льготы по налогообложению предоставляется организациям, занимающимся традиционными видами деятельности коренных малочисленных народов Севера и имеющих преимущественный состав работающих из их числа. Поскольку никаких иных признаков адресата не предусмотрено, действие данного положения распространяется на все соответствующие коммерческие и иные организации, не зависимо от участия или неучастия в их учреждении и функционировании органов местного самоуправления. Несомненно, что, как и в остальных случаях, субъектом данного правового положения может являться и конкретный гражданин, занимающийся индивидуальной деятельностью и соответствующий указанным в законе критериям.

Подводя итог всему сказанному выше, попробуем сформулировать в самом общем виде основные подходы к построению рассматриваемой нами законодательной сферы как целостной системы. Установление специального статуса коренных малочисленных народов Севера требует регулирования правоотношений в разнообразных сферах, к которым имеют прямое отношение и иные общности, и категории граждан, права которых также должны учитываться и регулироваться. Делать это в рамках законодательных актов, фиксирующих права коренных малочисленных народов Севера неудобно и нелогично. Поэтому, предложение С. Н. Королева¹⁷ выделить по аналогии с правовой системой Северной Европы особую сферу права - “Северное право” естественно и целесообразно. Тем более, что "Северное право" будет постоянно дополняемым и совершенствуемым собранием законодательных актов, регулирующих различные аспекты жизнедеятельности населения Севера в соответствии с возникающими потребностями.

Становление и развитие “Северного права” как особой сферы Российского законодательства еще впереди, но основную логику превращения этого корпуса документов в единую, внутренне связанную систему желательно наметить уже сейчас. Основой такой системы по нашему мнению должны являться законодательные акты, регулирующие все необходимые аспекты хозяйственной деятельности в широком ее понимании применительно ко всем причастным к ним категориям граждан. К их числу мы относим и природоохранные документы, ограничивающие или полностью запрещающие те или иные виды деятельности. Что касается законодательных актов покровительственного характера и актов, фиксирующих национальные права, то они должны пересекаться с актами, регулирующими хозяйственную деятельность, трактуя ее характер применительно к конкретным категориям граждан и целям законодателя. При этом не суть важно, обеспечиваются ли права и интересы конкретных граждан и их групп актами, регулирующими деятельность в конкретной сфере и дифференцирующими полномочия связанных с этой сферой различных категорий граждан, или актами, регулирующими полномочия конкретной категории граждан во всех регулируемых сферах деятельности. Важно, чтобы ни одна категория граждан не осталась вне сферы законодательного регулирования деятельности, имеющей важное для нее значение, и получила свою долю полномочий.

Именно эту цель и преследует предлагаемый подход к построению "Северного права" как взаимоувязанной системы законодательных актов. Наглядно его можно представить как сетку пересекающихся векторов разворачивающихся логических структур правового содержания. Если пояснить это на конкретном примере, то существование законодательных актов, регулирующих (и гарантирующих) права определенной категории граждан  (например, малочисленных коренных народов Севера) в сфере традиционного природопользования предполагает и наличие актов, регулирующих деятельность в этой сфере всех связанных с ней категорий граждан.

К сказанному остается добавить, что в "определенных категориях граждан" следует видеть не единый субъект, а совокупность конкретных субъектов права, которым непосредственно делегируются полномочия. В качестве же этих конкретных субъектов нужно рассматривать в первую очередь граждан и их территориально-хозяйственные коллективы (могущие иметь не только территориально-хозяйственные, но и иные признаки единства), как форму местного самоуправления. Но, как уже говорилось выше, субъектами права могут быть и иные коллективы, если это указано в законе. При этом, граждане и их объединения в рамках местного самоуправления в качестве конкретных субъектов права будут общими и для законодательных актов, построенных по принципу "от сферы регулирования к всему разнообразию связанных с ней категорий граждан", и актов, построенных по принципу "от категории граждан к многообразию их интересов и форм деятельности".  Оба названные типа правовых актов будут как бы сходиться в этих субъектах, имея по-разному очерченные рамки адресата. Так, законодательные акты о малочисленных коренных народах Севера будут иметь один набор признаков адресата, а акты, регулирующие сферу традиционного природопользования - другой и, соответственно, будут охватывать разные совокупности людей и их коллективов. Но в зоне пересечения - правовом регулировании сферы традиционного природопользования представителей малочисленных коренных народов Севера - они будут иметь единый непосредственный субъект права.

Нужно отметить одно важное обстоятельство. Существующая правовая практика подразумевает необходимость конституирования коллективов в качестве субъектов права в формах, принятых в законодательстве. Коллективы, по какой-либо причине не получившие то или иное законодательное оформление, как бы не существуют для законодателя несмотря на свое реальное существование, и их права не учитываются в процессе выработки и принятия законов. С одной стороны это логично. Если какой-либо коллектив претендует на определенный объем прав, он должен проявить свою волю во вне в виде единого волеизлияния - коллективного обращения и оформить свое положение в системе законодательства в соответствии с существующими нормами права. Но, с другой стороны, многие коллективы и общности не имеют необходимого опыта, и могут испытывать существенные трудности при осуществлении процесса своей конституциализации. Поэтому, во многих случаях, государство в лице законодательных органов могло бы оказать им существенную помощь в решении этой проблемы . Тем более, что оно уже достаточно часто это делало и далеко не всегда безукоризненным образом.

Это относится, например, к тем же малочисленным коренным народам Севера, которым, казалось бы, существующим законодательством уделено немало внимания. Но в своих действиях законодатель исходит из существующего официального перечня коренных народов Севера, в котором имеется много недоработок. Так, согласно переписи населения 1989 г., алтайцы имеют численность 69 тыс. человек и в число малочисленных народов Севера не включаются. Но алтайцы - это не этноним, а географический термин, под которым объединена целая группа проживающих рядом народов: тубалары, челканцы, кумандинцы, алтай-кижи, теленгиты, телесы, телеуты. О численности каждого из них статистика не говорит ничего - для нее они не существуют. Тем не менее, можно быть уверенным, что каждый из этих народов в отдельности имеет все основания требовать предоставления ему прав и льгот малочисленного народа¹⁸. И это далеко не единственный случай. Можно вспомнить айнов Южного Сахалина и Курил, кереков (не путать с коряками) Чукотки. Они тоже не попали в официально признанный список и как бы не существуют. По нашему мнению, само существование такого рода списков нарушает права граждан на национальную самоидентификацию и реализацию своих прав. Наиболее естественный способ исправления положения – проведение переписи населения без каких-либо утвержденных перечней национальности, когда каждый может указать ту национальную принадлежность, которую он считает нужной, а не выбирать из списка дозволенных. Но рассчитывать на  скорое проведение новой переписи в условиях острого бюджетного дефицита вряд ли имеет смысл. В этих условиях, группы населения, "забытые" законодателем в актах, построенных по принципу "от субъекта к сферам регулирования", могут найти закрепление своих прав в актах, построенных по принципу "от сферы регулирования ко всем связанным с ней субъектам". В. А. Кряжков указывает, что непризнание каких-либо общностей субъектами права не отменяет их прав и они могут реализовываться членами общества через индивидуальные права¹⁹.

В заключении остановимся на причинах, препятствующих непосредственному переносу на нашу почву опыта "политики в отношении племен". И в Америке, и в большинстве иных мест мира законодательство имеет дело именно с племенами, обладающими своей племенной территорией, на которой проживает ядро племени. Это позволяет племени выступать в качестве большой общины, более всего похожей (если искать аналогии в нашем законодательстве) на муниципальное образование. И если рассматривать племя в первую очередь под этим углом зрения, то никаких принципиальных отличий в возможных законодательных подходах мы не обнаружим. Трудности возникают, когда племена воспринимаются в первую очередь под этническим углом зрения и отождествляются с живущими в нашей стране коренными народами. Но в Северной Евразии иная ситуация. Для нее не характерно компактное расселение этнических групп. Наоборот, обычным является их совместное или чересполосное проживание и наличие в их составе родов иного этнического происхождения. Для этого района мира были типичны частые перекочевки и переселения, и многие этнические группы расселены очень широко. В большинстве случаев народы Севера в силу их дисперсного расселения невозможно рассматривать как единые территориально-хозяйственные общности, которым можно было бы непосредственно предоставить полномочия на конкретных территориях. Они являются совокупностью таких общностей и, как уже говорилось выше, должны рассматриваться как совокупный субъект права.

Совместное, смешанное проживание практически всех населяющих Россию народов – ее главная специфика. И мы в буквальном смысле слова обречены на мирную и дружную жизнь вместе. Развести народы России по отдельным национальным квартирам можно только через насилие и кровь.

Источники:

1. Королев С. Н. О специальном статусе коренных малочисленных народов Севера, как природопользователей. - В сб. Правовой статус коренных народов приполярных государств. Материалы международной конференции. Российский Университет дружбы народов. М.: 1997, с. 156 - 157.
2. Жуков М. А. О совмещение прав ведущих традиционный образ жизни групп населения Российского Севера. Журнал Российского права. 1998, 3 2, с. 65 – 72.
3. Мурашко О. А. Этноэкологический рефугиум, как другой аспект проблемы правового статуса коренных малочисленных народов. - В сб. Правовой статус коренных народов приполярных государств. Материалы международной конференции. Российский Университет дружбы народов. М.: 1997, с. 163 - 166.
4. Жуков М. А. Там же.
5. Кряжков В. А. Право коренных народов на земли. - Российский бюллютень по правам человека, 1995, вып. 7, с. 97 - 108.
6. Жуков М. А. О совмещение прав ведущих традиционный образ жизни групп населения Российского Севера. Журнал Российского права. 1998. № 2, с. 65 – 72.
7. Кокотов А. Н. О правосубъектности социальных общностей. Вестник гуманитарного ун-та. Серия "Право". 1996, №1 (1). С. 83 - 90.
8. Жуков М. А. Там же.
9. Жуков М. А. Там же.
10. Кряжков В. А. Право коренных народов на земли. Российский бюллетень по правам человека. 1995, Вып. 7, с. 97 – 108.
11. Указ президента РФ “О неотложных мерах по защите мест проживания и хозяйственной деятельностималочисленных народов Севера” от 22 апреля 1992 г. № 397. Ведомости Съезда народных депутатов Российской Федерации и Верховного Совета Российской Федерации. 1992, № 18. С. 1009. Конституция (основной закон) Республики Саха (Якутия). Якутские Ведомости. 1992. № 7 (19). 26 апреля. Закон Республики Саха (Якутия) "О кочевой родовой общине малочисленных народов Севера" от 23 декабря 1992 г. Якутские ведомости. 1993. № 1 (34). С. 5 - 8. "Положение о статусе родовых угодий в Ханты-Мансийском автономном округе. Утвержднено решением Совета народных депутатов Ханты-Мансийского автономного округа от 5 февраля 1992 г. Сборник решений органов государственной власти и управления Ханты-Мансийского автономного округа ... Ханты-Мансийск. 1993. С. 45 - 60. "Положение о статусе родовых угодий в Корякском автономном округе". Утверждено решением Малого Совета народных депутатов Корякского автономного округа от 11 июня 1992 г. Ведомости Совета народных депутатов Корякского автономного округа. 1992. № 4. С. 8 - 11.
12. Федеральный закон "Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации" от 28 августа 1995 г. Собрание законодательства Российской Федерации. 1995,  № 35
13. Кряжков В. А. Право коренных народов на земли. Российский бюллетень по правам человека. 1995, Вып. 7, с. 97 – 108.
14. Описывая сельскую соседскую общину, мы кратко, но близко к тексту излагаем содержание трудов: История крестьянства СССР с древнейших времен до Великой Октябрьской Социалистической революции. Т. 2. Крестьянство в периоды раннего и развитого феодализма. М.: Наука, 1990. 616 с.; История Крестьянства России с древнейших времен до 1917 г. Т. 3. Крестьянство периода позднего феодализма (середина XVII в. – 1861 г.). М.: Наука, 1993. 664 с.; Данилова Л. В. Сельская община в средневековой Руси. М.: Наука, 1994. 318 с.
15. Ясунас В. А. Местное самоуправление. Комментарии. Разъяснения. М.: Изд-во "Ось-89",1997, 176 с.
16. “Об основах государственного регулирования социально-экономического развития севера Российской Федерации” Федеральный закон от 19 июня 1996 г. Собрание законодательства Российской Федерации. 1996, №26, с. 3030.
17. Королев С. Н. О специальном статусе коренных малочисленных народов Севера как природопользователей. - В сб. Правовой статус коренных народов приполярных государств. Материалы международной конференции. Российский Университет дружбы народов. М.: 1997, с. 156 - 157.
18. Согласно Федеральному закону от 19 июня 1996 г. “Об основах государственного регулирования социально-экономического развития севера Российской Федерации” коренные народы Севера считаются малочисленными, если их численность менее 50 тыс. человек.
19. Кряжков В. А. Права коренных малочисленных народов Росии: методолгия регулирования. // Государство и право. 1997, № 1, с. 18 – 23.

Журнал российского права. 1998, № 6. С. 23 – 33.